Регистрация

Запомнить меня

Запомнить ник

Не запоминать

Не запоминать

Запомнить только ник

Запомнить всё

Нил Гейман
        Блокиратор любопытства
        
        перевод: Крикуна Сергея.
        
        Блошиные рынки разбросаны по всей Флориде, и этот был не последний из них. Когда-то здесь был ангар для самолетов, однако местный аэропорт закрыли. За металлическими столиками располагались сотни продавцов, и большинство торговало разной дребеденью и фальшивками: солнцезащитные очки, наручные часы, сумки или пояса. Семейка африканцев продавала вырезанных из дерева животных, позади них женщина по имени Черити Пэррот (это имя намертво застряло в голове) хозяйничала за прилавком с книгами в мягких обложках и старой бульварной прессой, – бумага журналов давно пожелтела и рассыпáлась в руках, книги же давно попрощались с обложками – а рядом, на углу, мексиканка, имя которой я так и не узнал, разложила киноафиши и свернувшиеся в трубочки фото с кадрами из фильмов.
        Иногда я покупал книги у Черити Пэррот.
        Довольно скоро женщина с киношными постерами освободила место, и ее заменил человечек в темных очках; он накрыл металлический стол серой скатертью и усеял ее маленькими резными фигурками. Я остановился, рассмотрел их – необычный ассортимент существ из серой кости и серого камня да еще из темного дерева – а потом взглянул на продавца. Я еще подумал, а не попал ли он когда-то в страшную автокатастрофу, не пользовался ли услугами пластических хирургов: форма и линии его лица были странными, неправильными. Кожа была слишком бледной. Волосы казались париком из чего-то, вроде собачей шерсти. Линзы его очков были такими темными, что глаза рассмотреть было невозможно. Однако он полностью вписывался в общую картину флоридской барахолки – прилавки оккупировали странные личности, и закупались там личности не менее странные.
        У него я ничего не купил.
        Когда я пришел туда в следующий раз, не стало уже Черрити Пэррот, и ее место заняла семья индейцев, которые продавали кальяны и прочие принадлежности для курения. Но человечек в темных очках с его серой скатертью был все там же, на задворках базара. На ткани появились новые фигурки.
        – Никогда не видел подобных животных.
        – Естественно.
        – Вы сами их делаете?
        Он покачал головой. На блошином рынке нельзя выспрашивать у торговцев, где они берут товар. На барахолках разговаривают практически обо всем, но тема источников товара – это табу.
        – И как продаются?
        – Достаточно хорошо, чтобы хватало на питание и на крышу над головой, – сказал он и добавил:
        – Они стоят гораздо больше, чем я за них прошу.
        Я взял в руки нечто, напоминавшее оленя, только оленя плотоядного, и спросил:
        – Что это такое?
        Он опустил глаза:
        – Думаю, это первобытный тоун. Сложно сказать, – а потом добавил – Эта вещь принадлежала моему отцу.
        Прозвенел звонок, оповещающий о том, что рынок скоро закрывается.
        – Хотите перекусить?
        Он опасливо посмотрел на меня.
        – Угощенье за мой счет, – сказал я. – Никаких обязательств. Через дорогу есть “Danny’s”. А еще бар.
        Он задумался на пару секунд.
        – “Danny’s” подойдет, – сказал он. – Встретимся с вами там.
        Я ждал его в “Danny’s”. Просидев полчаса, я уже начал думать, что он не придет, и был удивлен: он явился через пятьдесят минут после того, как я сам туда пришел. В руке он держал коричневую кожаную сумку, привязанную к запястью длинным отрезком бечёвки. Я еще подумал, что, наверное, он прячет в ней свои деньги, потому что висела она как пустая, и весь его товар там бы не поместился. Довольно скоро он уже за обе щеки уплетал оладьи, а за кофе приступил к своему рассказу.
        
        Солнце начало гаснуть немногим позже полудня. Сначала мерцание, а потом стремительная темнота поползла с одной стороны солнца на весь его алый лик – он потемнел, точно уголек, который вышвырнули из кострища. Ночь вернулась на землю.
        Бальтазар Неспешный торопился вниз по склону, оставив свои сети на деревьях, так и не достав улов и не обследовав их. Он не сказал ни слова, сохраняя дыхание для бега, и мчался так быстро, как только позволяло его пузо. Но вот он достиг двери своей хижины у подножья холма:
        – Эй, простофиля! Время настало! – позвал он, присел и зажег светильник на рыбьем жире, который сразу же начал шипеть, вонять и гореть неровным, припадочным оранжевым огнем.
        Двери хибары отворилась, и на пороге возник сын Бальтазара: он был немножко выше своего отца и, в отличии от него, безбородый и худой. Парня назвали в честь его деда, и пока старик был жив, его называли Фарфалом Младшим; теперь же к нему обращались «Фарфал Несчастный». И вот почему: если он приносил домой несушку, она тут же переставала нести яйца; если он подступался к дереву с топором, падало оно неизменно в ту сторону, где от него был наименьший прок и наибольший ущерб; если он находил старинный клад в закрытом ларце, наполовину торчащем из земли на краю поля, ключ ломался в замке со звуком, напоминавшим слабое эхо песни далекого хора, а сундучок рассыпался в песок; девицы, к которым он питал нежные чувства, влюблялись в других, превращались в чудовищ или же их уносили деоданды. Такие дела.
        – Солнце погасло, – сказал Балтазар Неспешный своему сыну.
        – Ну, вот и все. Это конец, – ответил Фарфал.
        Теперь, когда погасло солнце, стало прохладней.
        – Да-да, скоро конец. В нашем распоряжении лишь пара минут. Хорошо, что я сделал запасы на этот случай, – вот и все, что сказал Балтазар. Он поднял свой светильник повыше и вошел в хижину.
        Фарфал последовал за отцом в их крохотное жилище, в котором была лишь одна большая комната с запертой дверью в дальней стене. Именно к двери и направился Балтазар. Он поставил лампу наземь, снял с шеи цепочку с ключом и отпер дверь.
        У Фарфала отвисла челюсть.
        Он вымолвил лишь одно слово:
        – Цвета, – потом, – Я не посмею войти туда.
        – Глупый мальчишка, – сказал его отец. – Иди давай, но смотри под ноги.
        А потом, когда Фарфал не сдвинулся с места, протолкнул его в проем, вошел сам и захлопнул дверь.
        Фарфал стоял и моргал часто-часто – освещение было необычным.
        – Ты, должно быть, понял, – сказал его отец, сложив руки на своем объемном животе и обозревая комнату, в которой они очутились, – эта комната не существует в мире, который ты знаешь, ее нет в нашем времени. Она существует за миллион лет до наших времен, в дни последней Реморийской империи, в период, который славится превосходной музыкой лютнистов, изысканной кухней, а также красотой и покорностью рабов.
        Фарфал протер глаза и посмотрел на закрытую полотном дверь, которая стояла посреди комнаты – именно через эту раму они только что прошли, словно через обычную дверь.
        – Я начинаю понимать, почему тебя так часто нельзя было найти, – сказал он. – Или мне кажется, или я и вправду видел, как ты открывал эту дверь и неоднократно входил в нее. И я ни разу не задумывался над этим – я просто занимался своими делами, пока ты не возвращался.
        Бальтазар Неспешный принялся снимать одежду из темной мешковины, и вот совершенно голый жирный мужчина с длинной белой бородой и белыми стрижеными волосами на голове уже облачается в шикарные, яркие и цветастые шелковые одежды.
        – Солнце! – воскликнул Фарфал, выглядывая в маленькое окно. – Посмотри на него! Оно горит ярко-оранжевым огнем, как голодный костер! Чувствуешь, каким жаром от него веет?!
        – Отец, – сказал он. – Почему мне никогда не хотелось спросить тебя, зачем ты так много времени проводишь во второй комнате нашей хижины? Почему я никогда не обращал внимание, ни твое, ни свое, на существование этой комнаты?
        Бальтазар справился с последней застежкой, и его объемное пузо покрыла шелковая ткань. Она пестрела вышивкой с элегантными монстрами.
        – Возможно, это все чары Эмпузы – они отражают любопытство, – признался он и показал маленькую черную коробочку, которая висела у него на шее. Она была такой маленькой, что даже крохотному жуку было бы в ней тесно. – Вот это делает нас незаметными. Если заклятие произнесено правильно и применено со знанием дела. Вот ты не замечал мои приходы-уходы, так и люди этого времени и места не изумляются ни мне, ни моим поступкам, когда они идут вразрез с моралью и обычаями Восемнадцатой и Последней великой Раморийской империи.
        – Потрясающе, – сказал Фарфал.
        – Не важно то, что солнце погасло и что через пару часов, или, самое большее, недель, вся жизнь на Земле умрет, ведь здесь и в этом времени мое имя – Балтазар Благоразумный, здесь я торговец воздушных суден, перекупщик старинных сокровищ, магических объектов и чудес, и здесь, сын мой, ты останешься. Для всех, кто будет интересоваться твоим происхождением, ты будешь просто моим слугой.
        – Твоим слугой? – удивился Фарфал Несчастный. – Но почему я не могу быть твоим сыном?
        – По разным причинам, – заявил отец, – но они слишком тривиальны и незначительны, чтобы говорить о них прямо сейчас.
        Он повесил черную коробочку на гвоздь в углу комнаты. Фарфалу показалось, что из коробочки выглянула голова или лапка какого-то жукообразного существа, как будто оно махало ему изнутри, но парень не стал ее осматривать.
        – А еще потому, что в этом времени у меня есть сыновья, которых я подарил своим наложницам, и они вряд ли обрадоваться, узнав, что появился еще один сын. Хотя, если учесть дату твоего рождения, получится, что, прежде чем ты сможешь унаследовать хоть что-то из моего состояния, пройдет около миллиона лет.
        – У тебя… состояние? – удивился Фарфал, по-новому глядя на комнату, в которой он находился. Он прожил свою жизнь в маленькой хибаре на краю времен, у подножья небольшого холма, выживая благодаря пище, которую добывали с помощью расставленных Бальтазаром сетей. Обычно туда попадались морские птицы и летающие ящеры, но время от времени в сетях запутывались и другие твари: существа, заявлявшие, что они – ангелы; заносчивые, напоминающие тараканов животные в высоких металлических коронах; огромные студни цвета бронзы. Их доставали из сетей, а потом либо съедали, либо выпускали на волю, либо обменивали на что-то у случайных проезжих.
        Его отец ухмыльнулся и погладил свою внушительную белую бороду, словно домашнего кота.
        – Да еще какое состояние, – сказал он. – В эти времена камушки и галька с Края Земли пользуются большим спросом: существуют заклятия, чары и магические инструменты, для которых они просто незаменимы. Этим-то я и промышляю.
        Фарфал Несчастный кивнул.
        – А что, если я не желаю быть слугой и прошу, чтобы меня вернули туда, откуда мы пришли, перешагнув через порог этих дверей – что тогда?
        – Не испытывай мое терпение такими вопросами. Солнце погасло. Через несколько часов, а то и минут, миру придет конец. И перестань думать об этом. И вообще, добуду-ка я на корабельном рынке магическую тварь-замок для этой двери. Пока меня не будет, ты можешь привести в порядок и навести лоск на все, что видишь в этой комнате. Только не тронь голыми руками зеленую флейту – она дарует тебе музыку, но заменяет удовольствие в твоей душе на неудовлетворимое желание и тоску. И не намочи ониксовый богадил.
        Он ласково похлопал сыновью руку. Блистательный, ослепительный муж во многоцветных шелках.
        – Я спас тебя от смерти, мой мальчик, – молвил он. – Я привел тебя сквозь время к новой жизни. Имеет ли значение, что в этой жизни ты не сын, а слуга? Жизнь – это жизнь, и она, несомненно, лучше, чем ее альтернатива – так думают люди, ведь никто еще не вернулся, чтобы это оспорить. Вот каков мой девиз.
        Он пошарил под дверной коробкой, достал серую тряпку, и вложил ее в руки Фарфалу:
        – Держи. За дело! Поработаешь хорошенько, и я покажу тебе, насколько превосходят роскошные пиры древности наших копченых морских птах и маринованные корни оссакера. Ни при каких обстоятельства и провокациях не двигай дверь с рамой. Их положение точно откалибровано. Передвинь их – и дверь откроется куда сама захочет.
        Он прикрыл дверь плетеной тканью. То, что посреди комнаты стояла дверь, и стояла безо всякой поддержки, стало чуть менее заметным.
        Бальтазар Неспешный покинул комнату через дверь, которую Фарфал раньше не видел. Замок с грохотом защелкнулся. Фарфал взял тряпку и начал вяло вытирать пыль и полировать безделушки.
        Через несколько часов он заметил, что в щель под дверью проникает свет, свет такой яркий, что его лучи пронизывают покрывало, но сияние очень быстро исчезло.
        Домашним Бальтазара Благоразумного Фарфал был представлен в качестве нового слуги. Он увидел пятерых сыновей и пятерых наложниц, однако ему было запрещено разговаривать с ними. Также он познакомился с дворецким, у которого были все ключи, а еще с домработницами, которые носились туда-сюда по команде дворецкого. А еще он узнал, что ниже ранга, чем у него, Фарфала, не было ни у кого.
        Домработницы презирали бледнокожего Фарфала за то, что лишь ему одну был дозволен вход во Святую Святых, в комнату чудес повелителя Бальтазара. А ведь до сих пор входить туда было разрешено только самому хозяину.
        Проходили дни, проходили недели… Фарфал перестал удивляться и яркому красно-оранжевому солнцу, такому огромному и необыкновенному, и краскам дневного неба (преимущественно розовато-желтым и лиловым), и кораблям – они прибывали на корабельный рынок из далеких миров и привозили чудеса.
        Даже в окружении мираклей, даже в забытом веке, даже в этом мире, исполненном удивительных вещей, Фарфал был несчастен. Поэтому вот что он сказал Бальтазару в следующий раз, стоило только купцу появиться в дверях своего святилища:
        – Это несправедливо.
        – Несправедливо?
        – Несправедливо то, что я здесь чищу и полирую дива и всякие драгоценные вещи, пока ты и твои сыновья ходите на пирушки, и вечеринки, и банкеты, и встречаетесь с людьми и нелюдями, и, в общем и целом, наслаждаетесь жизнью здесь, на зари времен.
        Вот что ответствовал Бальтазар:
        – Младший сын не всегда может пользоваться привилегиями старших братьев. Все они старше тебя.
        – Рыжеволосому всего лишь пятнадцать, темнокожему четырнадцать, близнецам не больше двенадцати, тогда, как я муж семнадцати лет отроду…
        – Они старше тебя больше, чем на миллион лет, – сказал отец. – И чтобы я больше не слышал этого вздора.
        Фарфал Несчастный прикусил нижнюю губу, чтобы воздержаться от ответа.
        Именно в этот момент со двора послышался шум – словно выбили большую дверь; животные и домашние птицы подняли галдеж. Фарфал подбежал к миниатюрному окошку и выглянул наружу.
        – Там люди, – сказал он. – Я вижу, как блестит солнце на их оружии.
        Казалось, это совсем не удивило его отца.
        – Конечно, – молвил он. – Так, у меня есть задание для тебя, Фарфал. Из-за несколько ошибочного оптимизма с моей стороны у нас почти закончились камни, на которых держится мое богатство, и мое достоинство потерпело удар от известий о чрезмерных расходах. Поэтому нам с тобой необходимо вернуться в наш старый дом и собрать все, что сможем. Будет безопасней, если пойдем мы оба. И время в нашем предприятии – превыше всего.
        – Я помогу тебе при условии, что в будущем ты станешь относиться ко мне лучше, – молвил Фарфал, и тут со двора послышался крик:
        – Бальтазар? Подлец! Обманщик! Враль! Где мои тридцать камней? – голос был глубоким и пронзительным.
        – Впредь я буду относиться к тебе намного лучше, – ответил отец. – Клянусь.
        Он подошел к двери, стянул покрывало. Сияние исчезло, в зазоры не было видно ничего, кроме глубокой и бесформенной черноты.
        – Возможно, миру настал конец, – предположил Фарфал, – и теперь нету ничего, кроме ничего.
        – Там прошло всего лишь несколько мгновений с тех пор, как мы попали сюда, – сказал ему отец. – Такова сущность времени. Оно течет быстрее, когда оно молодо и его русло не так широко. Под конец всего сущего время разлилось и замедлилось, подобно маслу, пролитому на тихом пруду.
        Потом он убрал неподвижное существо-заклинание, которое поместил на раме в качестве замка, и толкнул дверь – она медленно открылась. Из проема дунул прохладный ветерок, и Фарфал поежился.
        – Ты ведешь нас на смерть, отец, – сказал он.
        – Все мы идем навстречу смерти, – ответил его родитель. – Однако вот ты здесь, за миллион лет до своего рождения, до сих пор живой. Мы и вправду состоим из чудес. А теперь, сын, вот тебе сумка, которая, как ты вскоре и сам заметишь, была пропитана “Настойкой необычайной вместительности Свонна” – она вместит все, что бы ты в нее ни положил, вне зависимости от веса, массы или объема. Когда мы будем на месте, ты должен брать как можно больше камней и складывать их в сумку. Я же сбегаю на холм и проверю сети – не попалось ли туда каких сокровищ или чего-то, что могут принять за сокровища здесь и теперь, когда мы вернемся.
        – Я иду первым? – вопросил Фарфал, стиснув сумку.
        – Ну конечно.
        – Там так холодно…
        В ответ отец ткнул сына пальцем в спину. С ворчанием Фарфал неуклюже переступил через порог. Отец последовал за ним.
        – Ой, как все это нехорошо, – жаловался Фарфал. Они вышли из хибары на краю времен, и Фарфал нагнулся за камнем. Он положил первый булыжник в сумку, и тот начал засветился изумрудным светом. Поднял еще один. Небо было темным, но казалось, будто что-то заполонило его, что-то аморфное.
        Вспыхнуло нечто похожее на молнию, и в этом свете он увидел отца – тот выбирал сети из деревьев на макушке холма.
        Яркий свет и хруст. Сети превратились в пепел в мгновение ока. Бальтазар мчался вниз, хватая ртом воздух. Жалкое зрелище.
        Он показывал на небо.
        – Это Ничто! – кричал Бальтазар. – Ничто поглотило макушку холма! Ничто захватило власть в этом мире.
        Затем подул могучий ветер, и Фарфал увидел, как его отец треснул, как глиняный горшок, поднялся в воздух, а потом исчез. Он попятился от Ничего, от тьмы во тьме с маленькими молниями, которые играли на ее краях, а потом повернулся и побежал, побежал в дом, через двери и сразу к другой комнате. Но он не вошел в другую комнату. Он постоял там, в дверном проеме, а потом повернулся лицом к Умирающей Земле. Фарфал смотрел, как Ничто поглощало внешние стены дома, и дальние холмы, и небеса, а потом он наблюдал за тем, как было проглочено хладное солнце – он смотрел до тех пор, пока не осталось ничего, кроме аморфной черноты. Казалось, она не успокоится, пока не съест весь мир.
        Только тогда вошел Фарфал через внутреннюю комнату хибары в отцовское святилище, находящуюся за миллион лет до этого времени.
        Кто-то барабанил во входную дверь.
        – Бальтазар? – это был голос, раньше доносившийся со двора. – Я дал тебе срок в один день, о котором ты просил, негодяй. А теперь гони мне мои тридцать камней. Или мои камни сейчас же будут здесь, или же я поступлю так, как и обещал: твоих сыновей заберут во внешние миры, трудиться в Бдельских копях Тельба, а женщины станут музыкантами во дворце услад Лютиуса Лимна, где они удостоятся чести играть сладкую музыку, пока я, Лютиус Лимн, буду петь и танцевать, и заниматься атлетической любовью со своими мальчиками-наложниками. Я даже не буду тратить дыхание на то, чтобы описать судьбу, уготовленную для твоих слуг. Твое прятальное заклинание оказалось бесполезным, ибо видишь ты, что я нашел эту комнату достаточно легко. А теперь отдай мне мои тридцать камней прежде, чем я открою эту дверь и сниму с твоего тучного тела весь жир, и брошу твои кости собакам и деодандам.
        Фарфал задрожал от страха.
        – Время, – думал он. – Мне нужно время.
        Он понизил свой голос настолько, насколько мог, и прокричал:
        – Минуточку, Лютиус Лимн. Я провожу сложную операцию по очистке твоих камней от их негативных энергий. Если мне помешают, последствия будут катастрофическими.
        Фарфал пробежался глазами по комнате. Единственное окно было слишком маленьким, чтобы протиснуться в него, а по другую сторону двери торчал Лютиус Лимн.
        – Воистину Несчастный, – вздохнул Фарфал. А потом он взял сумку, которую ему дал отец, и смел туда все побрякушки, артефакты и безделушки, до которых смог дотянуться, вовремя поостерегшись прикосновения голыми руками к зеленой флейте. Все исчезло в сумке, вес которой не поменялся, да и выглядела она не полнее, чем была до этого.
        Он посмотрел на дверь, что стояла посреди комнаты. Единственный выход, и вел он в Ничто, где оканчивается существование.
        – Ну, все! – послышалось снаружи. – Мое терпение лопнуло, Балтазар. Сегодня вечером мои повара будут жарить твои внутренние органы.
        Раздался хруст – как будто о дверь били чем-то твердым и тяжелым.
        А потом был крик, затем – тишина.
        Голос Лютиуса Лимна:
        – Он что, умер?
        Другой голос – Фарфал подумал, что он похож на голос одного из его сводных братьев – ответил:
        – Я подозреваю, что дверь защищена и охраняется с помощью магии.
        – В таком случае мы войдем через стену! – заорал упрямый Лютиус Лимн.
        Фарфал был несчастным, но не глупым. Он снял с гвоздя черную лакированную коробочку. Услышал, как внутри что-то засуетилось и забегало.
        – Отец велел не передвигать дверь, – сказал он сам себе. А потом изо всех сил надавил на дверную коробку и сдвинул эту тяжеленную конструкцию почти на целых полдюйма. Тьма в проеме начала меняться, он заполнился жемчужно-серым светом.
        Он повесил коробочку на шею.
        – Достаточно, – сказал Фарфал Несчастный, и, пока что-то колотило о стену комнаты, он взял отрезок ткани, привязал сумку, в которой находились остатки всех сокровищ Бальтазара Благоразумного, к своему левому запястью и толкнул дверь.
        И хлынул свет, столь яркий свет, что он закрыл глаза и шагнул в проем.
        Фарфал падал.
        Он бил руками по воздуху, зажмурив глаза, дабы не видеть слепящего сияния. Ветер шумел в его ушах.
        Что-то хлюпнуло и захлестнуло его – это было солоноватая и теплая вода, и Фарфал начал барахтаться. Он был так удивлен, что забыл о дыхании. А потом он всплыл на поверхность, его голова поднялась над водой. Задыхаясь, он с жадностью хватал воздух. А потом он плыл до тех пор, пока его руки не ухватились за какое-то подобие растения. Он выполз из воды на пористую, сухую землю, на которой после него остался след из лужиц и ручейки.
        
        – Свет, – сказал человек, сидящий в забегаловке “Danny’s”. – Сияние было ослепляющим. А солнце еще даже не взошло. Но я раздобыл вот это, - он постучал пальцем по оправе своих темных очков. – И я держусь подальше от солнечного света, чтобы моя кожа не слишком обгорала.
        – И что дальше?
        – Я начал торговать резными фигурками, – молвил он. – И я продолжаю поиски других дверей.
        – Ты хочешь вернуться в свое время?
        Он покачал головой.
        – Оно мертво. Все, что я знал, все, подобное мне. Мертво. И я не вернусь во тьму на краю времен.
        – Чего же ты хочешь?
        Он почесал шею. В разрезе его рубашки я заметил висевшую на шее маленькую черную коробочку – она была не больше медальона, и внутри что-то шевелилось: жук, подумал я. Но во Флориде водятся большие жуки. Они – не редкость.
        – Я хочу вернуться в начало, – проговорил он. – Туда, где все началось. Хочу стоять там, купаясь в сиянии просыпающейся вселенной, на заре всего сущего. Если я должен ослепнуть, хочу, чтобы меня ослепил этот свет. Я хочу присутствовать при рождении солнц. Это древнее сияние для меня слишком блеклое.
        Затем он взял в руку салфетку и полез в кожаную сумку. Осторожно, прикасаясь к нему только через бумагу, он достал инструмент, напоминающий флейту: тот был из зеленого жадеита или чего-то похожего, приблизительно в фут длинной. Он положил его на стол передо мной.
        – Это вам в качестве благодарности за пищу, – сказал он.
        А потом он поднялся, и пошел прочь, а я сидел и все пялился на зеленую флейту. В конце концов я протянул руку и кончиками пальцев ощутил ее холод, а затем осторожно, не решаясь дунуть в нее, не пытаясь играть музыку окончания времен, я поднес флейту к губам и коснулся ее.
        
        
        Послесловие
        
        Мне было около тринадцати. Антология называлась “Сверкающие мечи”, история звалась “Морреон”, и она пробудила во мне мечтателя. Я раздобыл копию британского издания “Умирающей Земли” в мягкой обложке – она была полна странных опечаток, но там были истории, и они были столь же магическими, как и “Морреион”. В темном магазине подержанных книг, где мужчины в пальто скупали порнографию, я нашел копию “Глаз чужого мира”, а потом и маленькие пыльные сборники рассказов. “Лунный мотылек”, как я считал тогда и как думаю и поныне – это самый безупречно построенный научно-фантастический рассказ из всех, когда-либо написанных. Приблизительно в то время книги Джека Вэнса начали издавать в Великобритании, и внезапно ситуация изменилась – для того, чтобы читать Джека Вэнса, мне нужно было лишь покупать его книги. Что я и сделал: “Властители зла”, трилогия Аластора и другие. Мне нравились его отступления от темы, мне нравилась его фантазия, но больше всего я любил то, как он писал: с душой и умом ( в отличии от, к примеру, Джеймса Брэнча Кейбелла), с иронией, мягко, развлекаясь, как развлекался бы сам бог.
        Время от времени я замечаю за собой, что начинаю мастерить вэнсовское предложение, и каждый раз я радуюсь этому. Но это не тот автор, которого я бы осмелился копировать. Я не думаю, что его можно скопировать.
        Среди тех авторов, которых я любил в тринадцатилетнем возрасте, очень мало таких, к которым я вернусь еще и через двадцать лет. Джека Вэнса я буду читать всегда.